Святослав Гайкович: «Мариинка-2 — архитектура упущенных возможностей» 

Архитектор Святослав Гайкович, несмотря на критику, считает здание бизнес-центра «Толстой сквер» своим удачным проектом. В беседе с «Карповкой» глава архитектурного бюро «Студия-17» рассказал, почему выступает за современную архитектуру, но не любит Мариинку-2, из-за чего современные постройки не смогут стать памятниками, и заявил, что градостроительные ошибки существовали во все времена.

— Нет ли у вас гордости за какие-то свои проекты? Говорят, что вы высоко оцениваете бизнес-центр «Толстой сквер».

— Насчет гордости — умолчим. Но есть любовь к определенным результатам. Я очень люблю здание театра «Лицедеи» на улице Льва Толстого, хотя его многие считают грубоватым. В свое время Ира Бебель писала в «Капители», цитирую: «И пройдет еще много времени, покуда это здание перестанет быть грубой заплатой на нежной ткани застройки Петроградской стороны». Но с тех пор прошло много времени, я думаю, потихонечку грубая заплата стала всего лишь брутальной, а потом срастется.

— Почему, на ваш взгляд, это здание так негативно воспринимается?

— Я проявлю некоторую толстокожесть и некое самомнение. Я видел, что какие-то борзописцы писали о пожаре на крыше здания, которые многие признают самым уродливым зданием Петроградской стороны (господин Гайкович явно намекал на журналистов «Карповки». — Прим. ред.). Но на каждый чих мил не будешь. Здание заметное, кому-то не нравится.

Сегодня был в травмпункте в Первом меде напротив этого здания. Когда меня перевязали и пожелали подольше не встречаться, я говорю: вы меня все-таки запомните. Женщина завотделения и мужчина доктор стали спорить об архитектуре. Доктор говорит: «Сильная архитектура», а заведующая: — «Будто там раньше что-то красивое было». Доктор: «Помилуйте, там же киоск стоял!» А ей, как многим, мерещится люстра в доме Барановского.

Я этот дом люблю. Он такой загадочный, богатый, сказочный. Это заказчик ориентировал — Виктор Соловьев. Он выступал идеологом, но диктовали свои условия и инвесторы. Как мне кажется, нам многое удалось. Хотя нет ударных интерьеров, получилось интересное содержание. Здание живет своей определенной жизнью — сочиненный нами организм явно жизнеспособен.

— А как вы вообще относитесь к современной архитектуре и, в частности, к такой петербургской особенности, как стилизованная под историческую застройку архитектура?

— В каждую эпоху архитектура должна представлять эту эпоху. Так всегда было. Стилизаторство с этой точки зрения, как правило, является неверным ходом. Хотя в архитектуре, как и в любом искусстве, главный критерий — практика. Бывает, что стилизация вышла удачной, что она явилась правильным развитием стиля, к которому апеллирует. Но это является исключением.

Настойчивые попытки сказать, что Петербург закончился как объект развития истории, — это мнение людей, которые не чувствуют в самих себе творческого потенциала. Однако без нового архитектура так и застыла бы на уровне египетских пирамид или, на худой конец, на уровне ренессанса и барокко.

Считается, что архитекторам нашего времени негоже заявлять каким-то образом о своем времени. Таким образом, они лишаются права на развитие, и это совершенно неправильно. Если человек скромный и считает, что он сам не может ничего нового сделать, — полдела. Но когда всему поколению отказывается в праве развивать архитектуру в свое время — это уже презрение к собственному народу, признание того факта, что интеллектуальное начало у народа исчезло. Думать: все, что можно было сделать, уже было сделано, — неправильно, бесперспективно и обидно даже с точки зрения истинного патриотизма.

«Толстой сквер»

— Какие в Петербурге есть удачные примеры отражения своего времени за последние два десятка лет?

— Для меня самым классным примером является дом Земцова на Шпалерной улице. Он подвержен жесткой критике с точки зрения градостроительства — мол, он плохо относится к Смольному собору. На мой взгляд, здание повышает статус территории и относится к собору так же, как и предыдущие строения.

У того же Земцова есть классный дом, который критиковали меньше, но делали это скорее по инерции исходя из общей идеи запрета любого вмешательства в центр. Речь о жилом доме на Фонтанке, 1, около Инженерного замка. Это блестящий пример включения нового в старое. Сделано это тактично, но при этом работа ни в коей мере не выглядит стилизаторством. Это настоящая современная архитектура, которая изящно соседствует с такими ответственными объектами, как Инженерный замок и набережная Фонтанки с низенькими строениями. Стеклянный дом Рейнберга в начале Казанской улицы тоже является хорошим примером.

— А какие примеры вас скорее расстраивают?

— Меня очень расстраивают эклектичные произведения жилой архитектуры. Например, творение Бофилла на Новгородской улице. Еще пример дома на улице Нахимова, где миллион балконов, и все украшены кронштейнами. Они терпимы только в тираже 6–12 штук на небольшом фасаде в центре, но там, на Васильевском, это применили на всех 12 этажах миллион раз. Ужасное совершенно строение.

Особенно расстраивает проект конгресс-центра. Он неосуществленный, но ради него у Константиновского дворца предполагается снести яркий хороший пример советской архитектуры позднейшего периода — училище Макарова работы архитектора Кускова. Это противопоставление сомнительной современной архитектуры и весьма ценной архитектуры позднего советского периода, которая, к сожалению, не может быть объявлена предметом исторического наследия за молодостью. Борьба двух начал — негатива современного и позитива недавнего прошлого.

А вот отношение к «Лидер-тауэру» на площади Конституции у меня отличное от обыденного. Всемирный клуб петербуржцев занес это здание в «черную книгу», поскольку оно якобы портит перспективу Вознесенского проспекта. Это мнение в корне неверно, потому что по исторической традиции Петербурга значительные магистрали должны обязательно заканчиваться доминантой, и это здание хорошо и тактично выполняет эту роль.

Оно никоим образом не мешает строениям на проспекте, а в других точках центра его просто не видно. То, что здание поддерживает эту исконную петербургскую традицию, завершая перспективу Вознесенского, делает постройку весьма ценной в отношении исторического наследия города, а вовсе не кандидатом в «черную книгу».

Вид на «Лидер-тауэр» с Исаакиевской площади

— Вы затронули тему исторического наследия, и я хотела бы спросить, какие из современных строений, на ваш взгляд, могли бы быть признаны потомками памятниками архитектуры?

— Здесь мы должны вспомнить триаду Витрувия: прочность — польза — красота. С точки зрения красоты мы можем рассуждать, а с точки зрения прочности — наметилась интересная тенденция: современная архитектура менее прочна, чем в предыдущие эпохи. Материальное качество сильно сужает вопрос о памятниках.

Взять хотя бы модный вид вентилируемого фасада, который устроен из тонких материалов, и сам каркас во многих случаях недолговечен. Не пройдет и 25–30 лет, как они начнут сыпаться. Конструктивная часть здания останется, а облик придется менять. Поэтому очень мало современных зданий имеют шанс оказаться на суде, памятник это или нет: когда придет время оценивать, нечего будет оценивать.

Есть и другой интересный момент. Существует такое понятие, как классическая архитектура. Это понятие может быть применено практически к любому стилю, в том числе к современным — модерну и хай-теку. И блистательный Петербург требует классичности в пределах данного стиля.

Так, вторую сцену Мариинского театра я бы назвал архитектурой упущенных возможностей. Это здание досадным образом попирает тезис о том, что архитектура в Петербурге должна развиваться. Каждое время должны представлять яркие примеры нового архитектурного стиля. Но Мариинка-2 не блистательна в своем стиле, она такая умеренная, на три с плюсом или четыре с минусом. Это представитель функционального брутализма, но он неклассичен — в нем есть ошибки с точки зрения брутализма.

Я считаю, Явейн хорош, его Академия танца Бориса Эйфмана, например. Это сложная архитектура по определению стиля. Внутри есть скупой интернациональный стиль, выходящих на Пушкарскую, а на улице Лизы Чайкиной шведская неоклассика. Это абсолютно современная архитектура.

— Как вы можете оценить работу своей мастерской: вы проектируете для потомков, современников или просто удовлетворяете желание заказчика?

— Свои результаты оценивать нехорошо, я могу говорить только о намерениях. Стараюсь наиболее полно следовать принципу архитектуры — триаде Витрувия, равновесно сочетать все ее факторы и вкладывать в каждое профессиональное движение некую сбалансированность. Результат всегда вызван многочисленными факторами — надо разобраться в градостроительном контексте, желаниях заказчика, тематике общего развития архитектуры, которую имеем, и на основе анализа всего этого сделать синтез, где все должно быть гармонично. А результаты пускай оценивают коллеги и публика.

Дом на улице Нахимова, 28

— Должен ли архитектор при создании своего проекта учитывать не только закон и желание заказчика, но мнение градозащитников?

— У меня много друзей среди градозащитников, прежде всего это Леша Ковалев и Петр Забирохин, не говоря уже о Людмиле Семыкиной, Михаиле Мильчике, Александре Кононове, Александре Карпове. Мне эти люди не только знакомы, но и близки и дороги. Однако наши мнения во многом расходятся.

Среди градозащитников существует много полярных мнений. Например, Юлию Минутину я совершенно не понимаю, а когда говорит Кононов — мне более понятно. Появление градозащитников — это хорошее интеллектуальное явление высокоразвитой части петербургского общества на фоне недостатков системы обсуждения проектов. Потому при нормальной системе согласования проектной документации такой отдельно взятой социальной группы, как градозащитники, не появляется.

Возьмем Лондон. Там нет градозащитников. Там публичное мнение более либерально, там не приходится отстаивать с пеной у рта, что город должен развиваться, хотя он развивается достаточно симпатично сам по себе. Там что ни движение — новые находки. При этом в Лондоне существует жесткая структура по типу КГИОПа: попробуй перекрасить что-то в своем дворике, штрафов не отмоешься. И в этой сбалансированной системе не стоит вопросов реставрации. Сбережением там занимаются постоянно, а не от случая в случаю.

А у нас сплошные всхлипы — развалили, загубили. Кто развалил? Народ, который решал свои задачи, как бы побольше урвать. Случилась Октябрьская революция, все забросили на 70 лет, а теперь, когда начинает падать, ищут виноватых среди современных собственников, которые взяли на себя риск владения.

Я не говорю, что в Лондоне все хорошо, а у нас все плохо, я только говорю, откуда у нас появилась социальная группа градозащитников. Это люди очень высокого полета, которые появились на фоне недосмотра народа за своим наследием. Среди них есть разные люди — умные или просто крикливые, поэтому в целом относиться к градозащитникам трудно.

В профессиональной деятельности архитектор никак не должен относиться к градозащитникам. Есть процесс согласования проектной документации, куда включены элементы, которые администрация испытывает по поводу градозащитников. Я не думаю, что это чистая любовь, но боязнь народных волнений. КГИОПу и КГА рекомендовано иметь связи с представителями градозащитного сообщества. Таким образом осуществляется механизм влияния защитников города на проект.

Но есть такой элемент, как самоцензура. Архитектор должен понимать: если мысли публики очень сильны в сторону охраны исторического наследия, то надо это направление уважать. Архитектору следует исполнять свой профессиональный долг, где имеет место служение интересам общества прежде служения интересам заказчика. Это, кстати, довольно сложно делать, потому что заказчики не всегда культурными являются, часто склоняют в пользу экономических выгод...

Дом на набережной Фонтанки, 1

Добавлю, созидание — всегда более важный процесс, чем сохранение. Этим тезисом должно руководствоваться градозащитное сообщество, наиболее светлые его головы должны понимать — не будь созидания, нечего было бы сохранять.

— К вопросу о созидании: в Петербурге по отношению к новым зданиям существует масса правил, ограничений, регламентов. Думаете, все они необходимы, или есть лишние?

— Я бы пошел по пути практики, если бы меня, не дай бог, назначили ответственным за это. Доверил бы участие в конкурсе только проверенным мастерам, после чего организовывал бы публичное обсуждение, и только после этого принимал решения. Жесткая система правил, определяемая заранее, — напрасный труд.

Исторический опыт говорит, что можно от всех правил отступить и получить прекрасный памятник архитектуры. Например, дом Мертенса — там все регламенты нарушены, а как хорошо вышло. Главное правило, считаю, — конкурсное проектирование в центре со строгой системой оценки и отбора. И поменьше регламентов. Только высотный — дело обязательное.

— Вы против небоскребов?

— Я не против высотных зданий. Высотная архитектура имеет много замечательных качеств внутри себя. Прежде всего — рациональное использование территорий. Собственно, небоскребы появились из-за высокой стоимости земли. Например, в американских городах, если посмотреть на них в профиль, по высоте домов можно определить график стоимости земли.

В центре Петербурга мы по исторически-художественным мотивам не можем строить что-то высокое, потому что тогда центр будет загублен. Это пытались сделать с «Охта-центром», в борьбе с которым я принимал участие. А на периферии стоимость земли небольшая, можно небоскреб «положить» набок.

Я ни за, ни против. Высотность — это такой фактор, который не требует профессионального участия внутри архитектурного сообщества. Здесь уже дело инвесторов. В градостроительном плане в центре должны быть только ограничения.

— Как вы относитесь к идее переделке фасадов так называемых градостроительных ошибок — Мариинки-2 и «Регент-холла», которые были недавно озвучены одним петербургским архитектором?

— Чистый пиар. В юном возрасте это простительно. Если бы речь шла о серьезном зодчем, он бы выпал из архитектурных кругов как неэтичный. Молодому — пускай рассуждает.

Проект переделки фасада Мариинки-2

К слову о градостроительных ошибках. Публика в какой-то определенный момент зациклилась на том, что только сейчас появились нерадивые архитекторы с жадными инвесторами на пару, а раньше ошибок не было. Ничего подобного! Город насыщен равномерно по времени создания градостроительными ошибками. На слуху — дом «Зингера», «Астория». Но самая громкая — застройка внутреннего двора Адмиралтейства. Это сродни тому, если бы в наше время у Главного штаба между колонной появилось новое здание.

Но это ошибки видные, а есть еще не проявившиеся. Допустим, на намывной территории Васильевского острова расчертили улицы. Там намечено десятка два кривых улиц, которые будут пересекаться под неправильными углами. То ли появится новая Венеция, где все неправильно, то ли чума, и народ будет воевать против архитекторов и правительства.

— Как думаете, какова должна быть судьба рядовой исторической застройки?

— Решать нужно на месте. По общим правилам, все, что до 1917 года, какой бы сарай ни был, нужно сохранять, а все, что после, — ну его... Здесь надо менять правила на более тонкие. Много примеров того, как абсолютно малоценные вещи в результате непродуманного законодательства обладают статусом «недотрог». Их оставляют и по той причине, что у нас некоторый перегрев публичного настроения в пользу сохранения — как ценного, так и неценного. Только дай возможность один дом признать неценным, и все остальное развалят.

С точки зрения сохранения надо позиции кое-где пересмотреть и действовать, как наши удачливые предки. Скажем, ради создания Главного штаба несколько десятков домов пошли под разбор. И правильно — теперь мы восторгаемся результатом. Правда, этим же примером пользовались и защитники «Охта-центра». Но это уже издержки — каждое правильное умозаключение можно довести до состояния абсурда.